Это – плохо. «Подожди, – говорю я. – Вот что! Крысы!»

«Крысы?» – повторяет он.

«Иди за ними. Они всегда знают, где выход».

«Какая гадость! – восклицает он. – Но ты – гений!»

С этими словами Оуэн целует меня – возможно, это наш последний поцелуй, – оставляя на мне красную полоску. «Ну вот. – Он еще сильнее трется о мою щеку и довольно улыбается. – Теперь ты выглядишь жутко».

Жутко.

Я знаю, что он шутит, но все равно ощущаю уколы стыда. Меня однажды уже называли жуткой. «Ты ведь на самом деле не думаешь, что я жуткая, правда? – шепчу я так тихо, что мои слова практически заглушаются скрипом мусоросжигателя. – Ты ведь на самом деле не думаешь, что я – чудовище?»

Оуэн обнимает меня. «Это они – чудовища, – говорит он. – Не ты».

«Тогда кто же я?» – опускаю я голову на его теплую грудь.

«Ты разве не знаешь? – Он целует меня в лоб. – Ты – ангел».

И бросается бежать.

Декабрь Минорского хамелеона

Это был последний раз, когда я видела Оуэна живым. До этого момента.

«Это и правда ты?» – я подхожу к нему ближе. Его лицо пылает во флуоресцентном свете лаборатории. Я не могу до конца поверить в то, что это действительно он, что он – настоящий, что он – здесь.

«Они нашли твой медицинский браслет. Ты умер».

«Почти, – отвечает он. – Еще каких-то десять секунд, и там была бы целая гора сухарей. Но оказалось, что эти крысы действительно обладают потрясающим чувством направления, – он качает головой, словно не может до конца поверить самому себе, – и все, что мне нужно было делать – это следовать за ними наружу. – Он рассматривает свою руку. – К сожалению, моему браслету не повезло. Я поймал его, когда спускался по мусоропроводу, цепочка оторвалась. Повезло еще, что только цепочка, а не вся рука».

Я медленно подхожу к нему.

Его тело стало более худым. Волосы – длиннее, черная челка падает на глаза.

Но это – он. Мальчик, которого я хотела узнать с той самой ночи, когда впервые увидела его в Арктическом домике наблюдающим за мной через стекло.

В то мгновение, когда наши тела соприкасаются, я осознаю, что это – точно он, что все происходит на самом деле.

Потому что я чувствую себя дома. Но не в Королевстве, а в каком-то другом, новом месте, которого я пока не знаю. Надеюсь, Оуэн поможет мне его узнать.

«Я думала, что никогда больше не увижу тебя, – говорю я, обнимая его. – Я думала, ты погиб, и все из-за меня».

«Прости, Ана. Я должен был скрываться, пока шел суд. Я поменял цвет волос, снял квартиру на другое имя, и все такое прочее. Но я сказал тебе, что встречу тебя здесь, и я сдержал слово», – отвечает он.

Слезы брызнули у меня из глаз.

«Это заняло немного больше времени, чем мне бы хотелось, но я был с тобой в каждый момент пути». Его глаза снова возвращаются к Папе – д-ру Фостеру, – неподвижно лежащему на полу. Оуэн медленно отпускает меня и приседает рядом с ним.

«Я думаю, он всегда знал, что все закончится именно так, – говорит он. – Ну… может быть, не конкретно то, что будет убит тиарой. Но где-то в глубине души он всегда знал, что за ту работу, в которой он принимает участие, последует наказание. – Он поднимает глаза на меня. – Ты в порядке?»

«А как же остальные? – я вдруг осознаю, что понятия не имею о том, что все это время творилось в мире за пределами зала заседания суда. – Как же Кая, и Зара, и Зэл? Как же Юми и Надя? Мы должны помочь им».

«Мы поможем. – Он протягивает мне руку. – Но мы не сможем ничего для них сделать, если тебя поймают. Нам нужно спешить. Готова?»

Я киваю. И все еще не до конца верю, что он здесь, что все это происходит на самом деле.

Он протягивает мне медицинский костюм, и я быстро переодеваюсь, кинув свою робу в кучу на полу. «Напомнишь мне, что я не ношу оранжевое», – бормочу я, опуская маску так, что большая часть лица оказывается скрытой. Я была настолько популярна до начала суда, что не могу вообразить, до какой степени узнаваемы сейчас мои черты лица. Тем не менее, Оуэн уверяет меня, что пройти незамеченными по лаборатории будет нетрудно. «Все настолько заняты гибридами, что не обращают особого внимания на кого-то еще».

«Кого-то, – слышу я. – Не… «что-то».

Я улыбаюсь.

Мне нравится, как это звучит.

Я могу быть «кем-то».

Он уменьшает температуру в комнате почти до нуля – говорит, таким образом можно замедлить процесс разложения и затруднить определение времени смерти. Используя свой код наблюдателя – комбинацию цифр, которую никто, кроме Оуэна, никогда не узнает, – он продолжает, стоя снаружи, закрывать комнату изнутри. «Так им придется буквально ломать дверь, чтобы попасть к нему, – поясняет он. – Но учитывая, что д-р Фостер специально попросил никому не тревожить его до конца дня… пока этого не случится».

Я моргаю. «Не знала, что выключение – это такой долгий процесс».

Он колеблется. «Не долгий».

«Тогда почему же ты сказал, что он просил целый вечер?»

«Ну, он был очень зол с самого начала судебного процесса, Ана. Я бы не удивился, если бы он захотел излить на тебя порцию своего гнева».

Всю мою систему пробирает дрожь. Мы выскальзываем в ярко освещенный пустой коридор, оставляя тело д-ра Фостера за закрытой дверью. Здесь мы передвигаемся быстрым, но несуетливым шагом к выходу. Каждый шаг сопровождается поскрипыванием тапочек на стерильном белом линолеуме. Вскоре мы проходим мимо еще одного человека – женщины средних лет с темными волосами в белой лабораторной одежде, я ее знаю, и мой моторчик едва не выскакивает из горла от волнения. Но вместо того, чтобы задать нам вопрос, она просто кивает и идет дальше. То же самое происходит снова и снова – мы идем мимо медиков, обслуживающего персонала, охранников, некоторых из них я знаю, некоторых – нет. Но никто не узнают меня. Наши костюмы делают свое дело. Мы убедительно играем свои роли, и чем больше они нам верят, тем больше я сама проникаюсь верой.

«Верить – это первый шаг к созданию волшебной сказки», – всегда говорит Кая.

«Почти пришли, – шепчет Оуэн, когда мы заворачиваем за угол, пройдя лифты. – Еще сто футов, и мы выйдем наружу».

Но я не могу идти дальше.

Мы дошли до той части лаборатории, где по обе стороны коридоров располагаются огромные окна, позволяющие видеть ученых за работой.

«Ана! – Оуэн подходит ко мне. – В чем дело?»

Я не отвечаю.

Позади компьютеров и ученых я замечаю кое-что еще. Большая чистая камера с приглушенным мягким светом, который я узнаю. Умиротворяющий. Спокойный. В камере я вижу узкие прямоугольные боксы, стоящие аккуратными рядами.